- Вы с Колесовым ебанулись. - разорялся Гринчук. - Я не могу слушать эту хуйню! Вы бы еще "пам-па-па-бам" поставили! (это он про Шопена).

Колесов, глупо улыбаясь, говорил о секвенциях. Дескать, смотри, Кондратий, на тональности обрати внимание...

- Пидорасы! - ревел Гринчук. - У меня такое впечатление, что меня хоронят!
- Это реквием, Гринчук. Моцарт написал. Знаешь Моцарта?
- Да мне похуй! Сами пейте свое пиво, я не могу в такой обстановке...
- Уёбывай! - засмеялся я.
- Мне завтра щит ковать, - Гринчук сделал вид, что не слышит, - а тут эта хуйня. Поставьте лучше "Перекрёсток" или "Stray Cats".

- А вот на этом моменте, - продолжил Колесов, - Моцарт кончился. Это уже другой чувак за него писал.
- Да, тоже, - говорю, - ничего.

Гринчук ушел в соседнюю комнату спать. Я открыл еще бутылку и сел слушать "Реквием" по-новой. Колесов, зевнув, достал из холодильника банку с огурцами и протянул мне: "Больше нет ничего, извиняй".

- Это ничего, - сказал я.
- Я, наверное тоже пойду, - сказал Колесов. - Завтра на учебу ехать.

Он ушел, а я сидел и слушал. В районе Sanctis я отложил пиво и направился в спальню. Гринчук лежал, укрывшись армейским с полосками одеялом, в луже лунного света. Я сел рядом и погладил Гинчука по щеке.

- М-мм, - сказал во сне Гринчук.
- Саша, Саша... - позвал я.
- Да, - четко сказал Гринчук.
- Ты комсомолец?
- Да, - грустно ответил Гринчук, - отъебись.
- Давай не расставаться никогда.
- Пошел на хуй! - громко крикнул Гринчук и бросил в меня стаканом...

Моцарт пел всю ночь. Я спал в кресле, убежденный, что Вагнер тоже очень и очень хорош.