Šis šaursliežu dzelzceļš tumsā šķiet tukšs, tumšs, drūms.

Андрей Николаич всегда был сентиментален. Осенью девяносто седьмого он увидел выскочившего на крыльцо спорткорпуса мышонка, и стал его ловить, чтобы приласкать. Мышонок, испугавшись, заметался, и вслед заметался Николаич. Предчувствие беды не обмануло мыша: Андрей промахнулся в танце и раздавил тапком животную. Большого труда стоило успокоить и отвлечь молодого социолога от самообвинений. Лишь решительное требование немедленной выпивки придало мыслям Андрея привычное течение.

Снимали жаркое лето. Ночью на набережной. Девушки, изображавшие выпускниц, очень ругались. Куганов спорил с костюмерами, попрекал их бедностью, украл под утро рубашку и пиджак. Географ Елена говорила ерунду, заглядывала в глаза и предлагала ехать к ней домой - пить рижский бальзам. Болезненный Саша Флейшман хватал статистов за рукава и с тревогой спрашивал, будут ли давать денег. С молодым режиссером Валентиной Куганов укрылся в кустах и пил коньяк, закусывая белорусским зельцем.

Я почти каждый вечер беру пива и иду в парк, где в темноте сижу у дерева, пью и думаю о всякой всячине. Никто меня не видит, А если и видят, то часто шарахаются от одинокой фигуры в ночи среди деревьев. Вероятно я похож на маньяка.

Я смотрю за ребятами, гоняющими мяч, слежу за пролетающими вертолетами, слышу, как шелестят листвой деревья, и покой проникает в мою душу. И тоска отступает. Я вижу, что странные нездоровые люди за стеной - порождение болезни моего ума. И стоило бы оставить их в ближайшее время. Я вижу, как горели дома, стоявшие на этом месте до войны, а теперь тут парк, посаженный пионерами... И он уже стар и скоро исчезнет. На его месте будет что-то другое.

Я думаю о женщинах, друзьях и себе, о том, чего я хочу... Но и это не тревожит мою душу. А утром я просыпаюсь...

Как-то П. с Николаичем ехали из Томска домой и встретили Олесю Васильевну и Валерия Анатольевича Т.. Пока П. с Валерием Анатольевичем налегали на водку, Николаич пытался налечь на Олесю. При этом бормотал ей что-то про евреев и социальное конструирование реальности. Олеся взяла и убежала. Николаич метнулся за ней. Через 15 минут вернулся весь в мыле, и сожалением сказал, что Лестница улизнула.

Андрей Николаич держался, когда я пришел к нему. Круглый стол в его комнате был завален объедками, пустыми пакетами из-под ролтонов, в тарелке бледнели хабарики. Я подарил Андрею две баночки "Секрета пивовара" за 45 рублей.

Андрей сказал, что хочет спасти бывшую наркоманку, а я в ответ поведал ему, как бабу в кринолинах заперли в передвижном сортире. Разговор плавно перетек на проблемы философии. Николаич был вдумчив и не путался в деталях! Я затронул проблему трех ядов в буддизме, Андрей же упирал на то, что брешь меж должным и сущим понуждает его все время к выбору водки.

Андрей Николаевич пил пиво из баночки и измышлял, что человеческая личность проявляет себя и может быть познаваема лишь в диалоге субъектов, а мир человеческих отношений часто строится по субъект-объектному типу. Это заблуждение! - напирал я. - У Бубера человеки воспринимаются как вещь, дегуманизированно. Любую ситуацию легко драматизировать в этом ключе, не правда ли?

Николаич подумал и достал из шкапа водку "Финляндия".

- Субъект-объектное восприятие - и есть причина нашего страдания! - сказал я, запивая вот это вот все яблочным соком. - Наша цель выйти из поезда на полном ходу!
- Если вдуматься, - сказал Андрей Николаевич, - то и поезда никакого тоже нет.

Мы сходили еще за одной. Николаич говорил о том, что у него вышел конфликт внутреннего Бубера с буддизмом. А я напирал на то, что не знаю к кому примкнуть - к аврамическим концепциям атмана или к анатману.

Наркоман Иван Григорьевич, молодой человек с неопрятной бородой и заплывшими глазами, зашедший к Андрею Николаевичу на огонек, посоветовал не заниматься хуйней, а исповедовать гедонизм и эпикурейство.

Андрей Николаевич пил водку и поражал стройностью и величественностью рассуждений. - И этот человек, - думал я, - ворует у соседей куриное филе! Вот она пропасть между должным и сущим!

Мы уже начали подступаться к некому общему знаменателю, но водка сделала свое дело. Субъект-объектное восприятие победило, и любовно созданный мир желаемого начал распадаться на куски. Андрей Николаевич попросил сто рублей взаймы, я отказывался. Андрей Николаевич попрекнул меня занятиями синематографом, заметил, что у меня новая жилетка...

В конце концов соседу надоело подслушивать о должном, и он стуканул хозяину квартиры, что мы курим.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Разнузданной половой надменностью дышат сочинения Арины Холиной.

Донос - сродни молитве. Потребность есть, а ресурса не хватает.

…Обычная жизнь в немецком тылу пусть и диктовала новые законы, которым следовало подчиняться, но, приспосабливаясь к ним, людям не понадобилось отвыкать от многих прежних привычек, новое во многом оказалось еще не забытым старым.

Управдомы и дворники продолжали «стучать» на жильцов «по должности», причем по тем же адресам — немецкие органы безопасности обычно располагались в бывших зданиях НКВД.

Новый режим, как и прежний, заставлял ради собственной безопасности притворяться и порой предавать ближнего. Доносы и пытки, побои в полиции, куда поступило служить немало попавших в окружение и освобожденных из плена красноармейцев и даже бывших милиционеров — все это не было столь уж непривычным и противным устоям советского жизнеустройства.

В советском человеке так долго убивали человека, что он вполне мог созреть к восприятию нацистских новаций. «Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно. И с другой стороны. Тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства». Известные слова из письма 1934 года, адресованного академиком Иваном Павловым в Совнарком, имеют продолжение — следом за ними он обвинил большевиков в том, что те сеют вовсе не мировую революцию, а... фашизм.

Еще при советской власти у людей была воспитана такая черта, как вера в существование врага.

Без врага жить не привыкли, и смена его образа была вполне привычным делом.

Так учили в школе, так писали в газетах, так говорили по радио. Пропаганда сменила знак, если раньше она клеймила кулаков и врагов народа, теперь — коммунистов и евреев, ставя между ними знак равенства.

В сборнике для радиоузлов «Радиовестник» перечислены обязательные темы для передач — речи вождей рейха, разоблачение учения Маркса-Ленина и еврейского заговора, плохая жизнь в СССР. Поскольку в газетных редакциях работали те же люди, что и прежде, стиль газет мало отличался от советского, а иногда и содержание.

…Специальная директива по вопросам пропаганды предписывала разъяснять населению СССР, что противником Германии являются не народы Советского Союза, а евреи, созданное ими большевистское советское правительство, коммунистическая партия. Планы гитлеровского руководства в отношении СССР и его населения предполагалось тщательно скрывать. Ведь так называемая восточная политика предусматривала постепенную замену славянских народов немецкими переселенцами-колонизаторами, СССР как государство подлежал ликвидации, а населявшие его народы навечно лишались самостоятельного государственного существования.

Главный редактор орловской газеты «Речь» Михаил Октан в своей брошюре «Евреи и большевики», которая была выпущена ко дню рождения Адольфа Гитлера в апреле 1942 года, утверждал, что «так называемое ГПУ–НКВД на самом деле является марионеткой в руках мировой закулисы — еврейского заговора, цель которого — порабощение народов Европы».

В репертуар Орловского кукольного театра вошел спектакль «Толстый жиденок», а выездной ансамбль артистов «Пестрая сцена» выступал в кинотеатрах со «злободневными куплетами»: «Землю крестьянам Гитлер отдал, злится на это жидовский кагал». На самом деле землю крестьянам Гитлер не дал, зато театры открыл уже осенью 41-го — в Брянске и Пскове, Пятигорске и Смоленске, Ялте и Киеве. И кинотеатры — в них шли не только фильмы, снятые в Третьем рейхе, но и советские, как, например, «Волга-Волга».

В Пскове вся редакция газеты «Псковский колхозник» стала редакцией газеты «За родину». В ней в течение всего периода оккупации велась рубрика «Беседы с Домной Евстигнеевной», где от имени деревенской богобоязненной старушки рассказывалось, как коммунисты гонят русский народ «на убой за свои жидовские интересы».

В смоленской газете «Новый путь» протоиерей Михаил Шиловский вел рубрику, а в канун уничтожения гетто опубликовал статью о «распятии Христа жидами».

…В школах ввели новый предмет — Закон Божий.

В Смоленске учителя не допускались к занятиям, пока они не прослушают обязательные лекции «Еврейский вопрос».

Учащихся знакомили с «Протоколами сионских мудрецов». Подавляющее большинство оставшихся за линией фронта учителей быстро освоилось с новым порядком. Василий Онушко, 1919 года рождения, работал инспектором школ районной управы в Запорожской области (осужден 28 сентября 1947 года к 6 годам ИТЛ). Как сказано в приговоре, «в октябре 1941 года подобрал учителей, внушавших доверие немцев, …снимал с работы неблагонадежных и активистов, …весной 1942 года созвал совещание учителей, где дал указание вычеркивать из учебников политические тексты и заклеивать портреты советских руководителей».

В общем-то, ничего нового, ведь и прежде учителя вместе с учениками заклеивали портреты репрессированных наркомов и маршалов. Наши люди вообще оказались легкой добычей нацистской пропаганды, привыкнув верить всему, что говорят сверху, — вопреки очевидности своего собственного опыта: жены начинали верить в то, что их мужья действительно «враги народа», школьники вырывали из учебников портреты
вчерашних героев.