ОН С НАМИ!..ОН С НАМИ
Был ли он с нами?
Или с ними?
Мне же казалось, что он всегда был один. Эдакий законспирированный буквами странный субъект. Правда, говорят, что каждый видит в другом свое отражение.
Иронический взгляд. Европейская худоба. Небрежная аккуратность джинсовых одежд. Седина. И снова его ироничный взгляд.
Что было главным? Ну да. Он никогда ни словом не обмолвился о картошке, ни словом не обмолвился о видах на урожай или о том, что построил где-нибудь там, на участке громадную баню или даже коровник с свинарником. Слава Богу, его как-то умудрялась обходить суета нашей (но не моей) совковой жизни. Я не знаю, был ли у него этот самый участок земли, на котором все местные граждане пол-лета отбивают поклоны и молятся на идола по имени Урожа_Й. Может, конечно он тоже молился ему, ведь жил он не в престижном районе в сталинке, а частном деревянном домишке. Чуть лучше того, в котором провел свое детство я.
читать дальшеЗа пристройками огород и деревянный клозет с прибитым к нему градусником. Да. Он оставался, наверняка, мечтателем и фантазером, когда в зимние сумерки бежал с фонарем к клозету и освещал деления градусника попутно. А после выдыхал пар. Он был как полярник. Как натуральный папанинец. Ведь сидя в аналогичном сортире за четыре тысячи километров, в другой климатической зоне я тоже чувствовал себя путешественником, заброшенным в сельву Бразилии.
Вряд ли близкие понимали такие мелочи. Вернее, они принимали, но вряд ли могли понять. Впрочем, он выглядел вполне респектабельно. Иномарка. Японский же мотоцикл. Мальчишка. Говорят, что совсем незадолго до… он даже умудрился попасть в обезьянник за отсутствие водительского удостоверения. Может быть.
Его брат проповедует на Украине. Его дочь исповедует эмо. Ничего не знаю про его жену. А на уголке его гроба лежала черная шляпа. Которая уйдет вместе с ним. Как верное существо вроде собаки, вечно молчащей и тихо следящей за каждым движением своего повелителя.
Он мог написать на любую тему в формате газеты, который его устраивал. Видимо, слова любили его, как любят простые ученики незатейливого, но вполне справедливого и отходчивого учителя. Он не безбашничал в своих статьях, а писал хорошим и внятным языком. А если что-то вспарывал, то не призывал «разбивать собачьи головы». Интеллигентность и стиль не купишь ни на какие муниципальные премии и не получишь от власти в виде матпомощи. Но он принимал условия муниципальных игр так же слегка иронично. И слова- верные ученики никогда не подводили его. Не выдавали.
Мы, остальные, конечно же понимали, чего стоят все эти «позднейшие вставки» в его статьях, типа «по-хозяйски огляделся», «проявил рачительность» и «опыта не занимать». Он их тоже не комментировал, а «папы» принимали за чистые, от души, сребреники. Увы, господа, увы.
Именно он помог мне выправить одну из первых моих статей про «беспокойную» депутатскую деятельность. Тогда я, немолодой, но упертый, отчаянно не хотел признавать, что про деятельность слуг в русских провинциальных газетах можно писать либо хорошее, либо… ничего. А я написал с оттенком пессимизма в отношении светлого будущего, которое, по мнению депутатов, даст скорейшая приватизация муниципальной собственности. Я позволил себе усомниться. В самом конце. Тем более, что и в среде депутатской комиссии, куда меня пригласили, тоже были иные мнения.
- Даже интересно, что у вас получится после наших споров, - сказа мне один продвинутый депутат.
Вышел почти что скандал. Статью в черновом варианте по мылу отправили в кабинет пресс-службы, и мадам (высокая, стройная, обесцвеченная блондинка) устроила нагоняй редактрессе.
- Почему такой негатив?! – говорят, орала она в трубку. Были там и географические вопросы, наподобие «где вы взяли его?», и риторические – «что это такое?», и гастрономические с издевкой – «это есть не хорошо».
Мой материал отдали ему, бездумно гоняющему в тот момент какую-то древнюю игру по монитору. Он и не думал набрасываться на свалившееся задание. Еще погонял виртуальных гномов, закусывая булкой с чаем и только потом перешел к натуральным. Сделал всё без надрыва и быстро, как опытный хирург, аккуратно зашил после внесения позитива и иронично мне подмигнул. Слова его были просты и послушны, и мадам в пресслужбе перестала бушевать.
А я, будучи ненамного младше, наверное, надо сказать – получил урок?
Нет.
Я получил затрещину, но не мог обидеться.
Поделом.
Только потом я понял, как ошибаются те, кто готов подставлять журналиста, при этом за глаза причисляя его к представителям древнейшей профессии, на роль «борца за свободу трудящихся».
Да чего это ради? Рупор и всё такое? Критикуй, предлагая?
Да, полноте, господа.
Пресса свободна настолько, насколько этого хочет общество. А если представители общества глотают те самые сопли про «опыта не занимать», то чего вы хотите от журналиста? Чтоб он грудью закрыл амбразуру бесчисленных дотов пресслужб? А вы, как на знаменитой картине Питера Брейгеля, будете набивать рот жратвой и в пол-уха слушать искусителя-сатира и публициста?
Вы готовы принять потом удар на себя? Потом, когда он вдруг впадет в немилость? Или в упор не будете его замечать, лениво пережевывая по вечерам новый брикет позитива?
Мы не говорили с ним об этом, но всё было понятно и так.
Он иногда позволял себе надраться по-русски, серьезно. Но я не был в его компании. Никто из нас не был. Он был один?
Я тоже предпочитаю выпивать только с зеркалом. Как-то спокойнее оттого, что обрыдло уже говорить и про позитивчики, и про сортиры.
Тем не менее. Именно он привез мне как-то привет от старого однокурсника, которого я не видел сто лет. Почему-то комсомольский значок, а потом назвал имя, которое я вспомнил.
- Ты бы нас как-нибудь соединил, - сказал я ему. - Посидели бы на троих…
Дальше я не знал, как сказать – «помолчали» или «побеседовали».
Возле его домика в три окна в день похорон меня первым делом окликнули.
Коля - мой однокурсник. Я бы узнал Колю только при внимательном разглядывании.
Мы покурили и помолчали. Я напомнил и про «комсомольский привет» и про мое желание встретиться «на троих».
- Считай, он это выполнил, - сказал мне Коля, и мы вошли друг за другом в дом, где уже шло отпевание.
В низенькой комнате в солнечном свете переливался дым от кадила. Под легким порывом ветра дверь за моей спиной неожиданно заскрипела знакомо, как в детстве.
И закрылась.
Людей из числа тех, кто «по-хозяйски огляделся», «проявил рачительность» и которым «опыта не занимать» вокруг не было. Они предпочли коллективно отметиться под некрологом в муниципальной газете чуть позже. Текст некролога согласован с пресслужбой.