Серегин был яркой фигурой. Все говорили - у Серегина кругозор. Да он и сам так считал. К своим 30 годам он переменил с десяток профессий: работал вагоновожатым, почтальоном, редактором газеты, слесарем в депо, водолазом. Успел поучиться в институте и выучить зачем-то урду и румынский. После десятого класса Серегин понял, что бабы любят ярких мудаков, и начал осваивать гитару. Это искусство тоже далось ему без особого труда. Правда, как и все остальное в дерганой жизни Серегина - ровно наполовину. То есть баб клеить получалось, а вот играть по-настоящему или хотя бы быть полным мудаком - как-то не очень. Законченным подонком стать труднее, чем кажется.

Серегин был сентиментальной натурой. Любовницам он умудрялся изменять с женой, а после жестоко корил себя: отдельно за измены и раннюю женитьбу и отдельно за связь с несовершеннолетними.

Пьяным, Серегина тянуло истоптать, измять свою жизнь; изваляться в говне, жестоко избить прохожего… на худой конец, угнать трамвай и записаться в добровольцы к Радко Младичу. Но все было тщетно. Серегин пил неделю, а потом, идя с магазина домой, слышал вдруг из чьего-нибудь окна ноктюрн Шопена до минор и, свет озарял измочаленную его душу. Он уже не хотел ничего угонять или к Младичу, а напротив, алкал кротости и любви, такой, какой ее показывают в фильмах с Анастасией Вертинской.

И вот, как раз в один из таких периодов, когда очередной Караджич уступил на время место Ингрид Бергман, в жизни Серегина появилась Софья Николаевна. К тому моменту Серегин развелся и переехал жить в Петербург. Его новой знакомой было 16. Серегин что-то наговорил ей на урду, спел под гитару песню из кинофильма "Танкер Дербент" и, на всякий случай, рассказал пару историй, связанных с жизнью Франсуа Дювалье и парагвайского диктатора - доктора Стресснера. Если учесть то, что на момент описываемых событий на дворе стоял январь 2010 года, и мало кто помнил уже старого диктатора, не говоря уже про танкер, то неудивительно, что меж Серегиным и Софьей Николаевной завязался бурный роман. Серегин держал марку.

Он бросил работу повара в армянском кафе и переехал со всем своим немногочисленным имуществом, умещающемся в одном рюкзаке, к Софье Николаевне - в общежитие ленинградского завода "ЛОМО". Поначалу все складывалось как нельзя лучше. Молодые отчаянно трахались, ели мороженое, гуляли. Серегин водил подругу на улицу Швецова, где зимой сорок второго мать с бабкой съели трех из пяти своих детей. По ночам Серегин писал письма бывшим женщинам, где пространно и со вкусом рассуждал о любви. Потом Софье Николаевне позвонила ее мама, и Серегину пришлось искать работу. Будучи фигурой мятущейся, презирающей рутину, он отправился на Московский вокзал и устроился продавцом мороженого.

Это давало свои плоды. Через месяц Серегин знал в лицо всех местных бомжей а, некоторых, даже и по фамилиям. Бомжи привечали Серегина и рассказывали ему истории из своей жизни. Теперь по ночам он писал зарисовки из жизни "дна". По пути домой Серегин выпивал пару коктейлей и покупал грибов, и курицы. Софья Николаевна готовила ужин. Трахались они уже реже. Серегин кушал и включал фильмы с Джеймсом Кегни. Софья Николаевна грустила и часто, без видимых на то причин, плакала.

Еще через пару месяцев в гости к дочери приехала из Сибири мама, Маргарита Николаевна, и Серегину пришлось искать новую работу. Окончив курсы сварщиков, он устроился на стройку, где целыми днями резал трубы и варил заготовки. В новое дело Серегин, как обычно, ушел с головой, и теперь, прийдя со службы домой, он с упоением рассказывал о том, как на втором блоке пошла вода, и затопило восемь этажей. Писательство он забросил. В рабочий полдень бегал в магазин за водкой в каске с надписью "Смерть империалистам". После смены пил с мужиками пиво и ехал домой, спать - жили они теперь с Софьей Николаевной в коммуналке на улице Марата… Софья Николаевна целыми днями плакала и смотрела сериалы, а однажды ночью предложила Серегину секс с втроем… Для порядка Серегин, конечно, возмутился, но где-то в глубине души понял, что нужно что-то менять.

Он решил сделать ход конем и, один за другим, взял в банках пять кредитов. Теперь какое-то время можно было не волноваться. Серегин зажил на широкую ногу - после работы покупал цветы и односолодовый виски "Аберло". По ночам они с Софьей Николаевной ходили по ресторациям. Серегин курил сигары и рассказывал подруге о чешском ревизионисте Млынарже.

- Давай поженимся и уедем, - предложил как-то Серегин, - далеко, в Южную Америку. Будем пить матэ и жевать листья коки.
- Давай, - согласилась Софья...

Через три месяца Софья Николаевна уехала домой, в Бугульму, а Серегину дали на службе премию за досрочную сдачу насосной.

Обратно Софья вернулась не одна... Серегину было предложено съехать.

- А как же кредиты? - поинтересовался Серегин? - вместе же...
- Какой же ты мудак! - брезгливо сказала Софья Николаевна.

Вещи, большую часть которых составляли книги и украденные со стройки инструменты, Серегин развез по друзьям, а сам переехал в парадную на углу Литейного проспекта и Некрасова. Бытовые неудобства не тяготили Серегина - впервые за год он чувствовал себя в своей тарелке.

Денег у него больше не было. Платить по счетам было нечем, и Серегина объявили в розыск. В кой-то веки ему было плевать. Он завел дружбу с афганцами, брался за какие-то сомнительные поручения, по ночам пил и бродил по улицам, сочиняя стихи. Днем спал на чердаке, укрывшись газетами.

Как-то вечером, Серегин шел к себе в парадную из рюмочной в фашистской шинели и встретил знакомого панка - Диму Павлова. Серегин обрадовался. "Ну, как?", - спросил он, показывая на шинель.

- Как-как, - пожал плечами Павлов. - Как мудак.