И уже была вторая пятилетка в самом зените стаглинских достижений, когда на очередном съезде не то пролетарских производителей цельного молока, не то производственников- шпалопропитчиков, Великий Стаглин, внезапно отвлекшись от доклада жилистого и загорелого передовика, тихо спросил:
- А где товарищ Куганов?
Сидевшие в президиуме наркомы и начдивы все как один заскрипели стульями и оправили портупеи, густо откашливаясь.
- Почему его не видно в последнее время? – повторил вождь.
Докладчик замер на трибунце, так и не договорив фразу «…и великих достижений стаглинской рево…», с ошалелым видом выпил воды, оставленной предыдущим уже в колымские дали оратором.
- Он на партию обиделся что ли? – снова добавил вождь.
- Да что вы, товарищ Стаглин, - встрял громогласный Буденновый, - Партия – наш рулевой! Разве может кто-нибудь посягнуть даже в мысля…
Он раскашлялся, встал, хватая правой рукой место отстегнутой за кулисами сабли, а левой за сердце, потом также резко сел. Другие тоже вставали и, резко садясь, загудели как рой:
- Да как же это? Разве ж можно на партию? Троцкист?
А зал сидел мертвый. Докладчика-передовика свели под руку сосредоточенные хлопцы из НКВД, и больше не их, ни его, передовика, никто никогда не видел. В правительственной ложе тускло освещенный и недвижимый как манекен сидел товарищ Валера – отец нашей Партии. Его окружали тоже пятеро товарищей.
Между тем под сценой президиума скрытая от глаз деятельность набирала зловещие и скорые обороты. Телефонистки, тетки в тугих синих юбках на солдатских ремнях, набирали массу экстренных номеров, говоря тайные словеса партийно-хозяйственных паролей, типа «оса, я –стрела, как меня слышите?» и «как дядя Кондратий ведет себя на рыбалке?» между столами сновали чины в синеющих тоже галифе, внимательно вслушивались в телефонные диалоги и обрывали ленточки срочных телеграфных сообщений. А в них уже шли ответы на запрос Великого Вождя о Куганове.
читать дальше
Groovy...

Начинает и заканчивает.
День у Куганова не задавался с самого начала. Вечером, когда он в своих хлопчатых штанах и рубашке лез в спальник, ему позвонили. Пьяная в дым Ляля Порцель - делопроизводитель и вообще... Куганов несколько минут молча слушал, потом крякнул и попытался было возразить, но на том конце уже положили...
Куганов стоял в чем был возле кровати. Пила Ляля редко. Гаденькие мыслишки нерасторопно шевелились в его голове. Против водки Куганов решительно ничего не имел. Против того, чтобы эту самую водку пила Ляля Порцель - тем более. Так или иначе, вот уже битые пять минут Куганов разглядывал телефон и толок в ступке своего черепа одну и ту же примитивную мысль - напилась - значит так надо.
- Кому надо? - тут же спрашивал он сам себя и не мог найти выхода из этого, с позволения сказать, логического тупика.
Постояв так, Куганов молча подошел к столу, налил в стакан рому и выпил. Потом он достал из шкафа табаку, ловко отсыпал дорожку и, уровняв карточкой аптеки "Примула" со странной надписью "Спутник здоровья - туберкулез", собрал все в свой нос плексигласовой трубкой авторучки...
***
Спал Куганов плохо. Потел и вертелся. Снилось жаркое солнце Таиланда, пальмы, и под пальмами, отчего-то, пятиэтажные "хрущи" с неизменными старухами на лавках. Старухи пели что-то невеселое о короле Сиануке, и по ним куда-то лениво ползли скорпионы. Потом Куганову привиделось заседание ликвидационной комиссии, на которой он зачем-то присутствовал. Будто бы говорили о банях. И вроде как вышел диспут. И Куганов собирался было уже просыпаться, как тут, исчерпав запас нужных слов, ему плюнул в рот какой-то единоросс...
Куганов проснулся, долго чистил зубы и без удовольствия выпил кофе, закусив вареным яйцом. Одевшись и, выйдя было из дома, он вдруг неожиданно для самого себя, вернулся и залпом допил все, что оставалось с вечера в бутылке. В автобусе, по дороге на службу, Куганов вновь начал подумывать на счет того, что жизнь - не совсем уж плохая штука. Черт возьми. Можно еще и успеть в ларек.
На площади Куганов вышел, сделал в сторону работы пару десятков шагов и тут заметил нечто такое, что заставило его остановиться. Сбило его с толку. Обескуражило.
читать дальше

Группа уральских ментов шарила по Екатеринбургу в соображении чем-нибудь подкрепить состояние законности в городе - и наткнулась на пожилого профессора консерватории Белоглазова, ходившего по городу без паспорта. На наглый профессорский вопрос об основаниях его задержания мент ответил грамотным ударом с подсечкой, после чего начал метелить заслуженного деятеля искусств уже ногами.
Тут самое время заметить, что дело происходило на улице Степана Разина… Впрочем, и консерватория в городе - имени Мусоргского… Сами же и виноваты, что обычная уголовщина так быстро переходит в ночь на Лысой горе.
Битье ногами мент сопровождал глубоким педагогическим соображением: "Нургалиев тебе не поможет, сука". Он даже не подозревал, до какой степени прав!
Потом на профессора кафедры специального фортепиано надели наручники и запихнули в специально подъехавшую ментовскую машинку, где первым делом ограбили и сообщили, что везут убивать. Это у них называется – первая психологическая помощь.
Могли, кстати, и убить – при Нургалиеве-то. Несущий бессонную вахту по охране Путина от Людмилы Михайловны Алексеевой, наш холодноголовый глава ментов давно ни на что другое не отвлекается. При нем личный состав МВД обрел наконец желанную свободу воли, и не проходит дня, чтобы мы не узнали о новом празднике дарвинизма в нашей богоспасаемой тундре.
И на отчаянные крики с улицы с требованием отставки несменяемого главы МВД несменяемая партия "Единая Россия" отвечает народу средним пальцем, поднятым вертикально…
Кстати, сына профессора Белоглазова нургалиевские ребята уже похищали и грабили - незадолго до папы. В окрестностях улицы Степана Разина не стоит удивляться такой плотности жизни.
Короче: традиция. И обнадеживает только то, что (в отличие от Рашида Гумаровича Нургалиева) Степана Тимофеевича Разина однажды все-таки четвертовали…
Казалось бы, причем тут Куганов?
Не размеры социальной катастрофы так назвал он, а - вот само сейсмологическое воздействие… Стало быть, озирая карту мира, Всевышний набрел глазом на Гаити, огорчился, присмотрелся, огорчился еще сильнее – и, решив как-то выразить свое отношение к этому политическому беспределу, сдвинул под Гаити пару-тройку тектонических плит.
Получив на выходе двести тысяч трупов, Господь счел вопрос исчерпанным, и тут в дело вступил патриарх Кирилл из Русской Православной Церкви (медиума ближе у Господа не нашлось). И Кирилл все для непонятливых растолковал.
Надо заметить, что вышеозначенный патриарх, носящий на запястье тикающую цацку из белого золота за тридцать тысяч евро, уже давно взял на себя функцию божьего медиума и хорошо освоил этот нравоучительный репертуар.
Надо заметить также, что обличенный Кириллом, погрязший в стяжательстве западный мир вторую неделю собирает миллиарды долларов для помощи несчастному Гаити. В отличие от России, которая все, что могла, отдала Уго Чавесу и острову Науру за признание оттяпанной у грузин Абхазии и свободных денег в настоящий момент не имеет.
Надо заметить также, что в плане социальной справедливости и гражданского самосознания Россия продолжает уверенное движение в сторону того самого Гаити, и пока РПЦ кадила администрации, у нас тут завелись и тонтон-макуты, и национальный лидер, все больше напоминающий папу Дока Дювалье.
Короче. Если предположить, что Господь наблюдает сейчас за политической картой мира, выбирая место для очередного сеанса назидания, то я бы порекомендовал патриарху реже бывать на родине - и чаще прислушиваться к звукам из-под земли…

У истоков всего более или менее ценного в этой жизни стоит гигантская фигура Куганова. Подростки должны осознать, что жизнедеятельность Куганова была полностью направлена на освобождение человека от труда.
Во многих семьях читаются вслух и обсуждаются воспоминания современников Куганова, старых троцкистов. Слово о Куганове, услышанное из уст отца, матери, бабушки, дедушки, тёти, дяди, обладает особенной силой воздействия на неокрепшие сознание и чувства детей и молодежи. Нередко такие кугановские чтения выливаются в задушевный разговор о том, что значит жить по-кугановски.
Uwielbiam Cie, najwazna kobieta w moim zyciu.
"При Сталине был патриотизм, а сейчас черножопые на каждом углу..." Всё в таком духе. Короче, Колесов отказался ехать с ней в одном такси - лёг на диванчик и сказал, что остается у меня.
- Смотри, вон, Кондратий спокойный какой, - сказала ему на прощанье Ника, - а ты, Колесов, как животное.
- Мне, Ника, - говорю, - до лампочки твои предпочтения. Ты не моя женщина. С чего бы мне суетиться?
Она ушла, а мы остались. Колесов, поджав коленки, на провалившейся софе, а я под спальником - постельным бельишком я так и не обзавелся. Два молодых робких тела, музыка и эти голубенькие гирлянды под потолком...
Я выпил на дорожку холодного кофе, укрылся, и мне приснилось, будто я сижу на балконе, а в окне дома напротив происходит какая-то пьянка с блядями и танцами. И эти женщины время от времени высовываются из окна и зовут меня выпить. Я демонстративно ворочу от них ебло, мол, выпить я и один не дурак. Даже интересней, мол, пить одному. А они берут гитару и поют "Он был так прав - Гринчук! Он был так прав - Гринчук!"
Когда это, думаю, он был прав? Оказалось потом, что это был Дэвид Боуи, а вовсе не бляди с гитарой. Такое бывает. Песенка "Энди Уорхол" с альбома "Hunky Dory" 1971 года.

Такие дела.
Молодой любитель поэзии Саша Гринчук, выбежав однажды с утра со службы, позабыл на столе книжку Макса Батурина. Макс - это такой специальный томский поэт вроде Нугатова с той лишь, в общем, разницей, что последний в добром здравии, а Макс закинулся таблетками и отдал Богу душу еще году эдак в 95-ом.
Когда горький дым иллюзий рассеялся, Гринчук обнаружил книжку в местном деревянном сортире в оскверненном виде.
- Демоны! Бляди! Кто?! - допытывался Гринчук, тряся пожухлыми листами.
Выбирать было особо не из кого - вся компашка в сборе - три на два... сплошь пролетарские рожи... Приветливый инвалид Олег с Академгородка, бригадир Пилсудский, Женя-стропаль. Привычно гремело радио. Допивали третью и старательно закусывали салом и чесноком, валявшимися тут же на столе, среди обрывков газет, шелухи и хлебных обломков. Четвёртый апостол - дядя Вова, принял удар на себя.
- Я твоей хуетой жопу подтёр, - весело сказал дядя Вова. - Присел на обеде. Дай, думаю, почитаю, а там хуета какая-то. Я не понял ничего - ну, так и подумал, что или на растопку или говно вытирать...
Когда рабочие разбрелись, любитель поэзии Гринчук мелочно сжег в печи, принадлежащий дяде Вове томик фантастических рассказов на тему покорения космоса.
- Наш народ не наебёшь, - устало заметил Кондратий Иваныч Заварноэ, сменивший на этом нелегком участке молодого любителя поэзии.
- Народу до пизды этот ваш импрессионизм, - отрезал Кондратий Иваныч, сымая порты...

Zadzwoniles! Kochaneczku uwielbiany moj!
Jaskolka moja ukochana.Dzwoneczku moj dzwieczny...
Wiedziala bys, jak sa potrzebny mi twoi literki,
Slyszac piekny twoj glosek, odczujac iz kochasz mnie bardzo
I zyciu swego nie wyobrazasz sobie bez mnie...
Jak nie przedstawiam sobie ja.
Доступ к записи ограничен
Куганов сидит, пьёт дешёвый кофе и смотрит в монитор. Через четыре часа ему нужно будет вернуться в будку и затопить в 30-градусный мороз печь. По ходу игры задачи, как обычно, усложняются: теперь у них с Гринчуком есть только замороженные сырые дрова, спички и полное отсутствие света.
Дымно в тёмной каморке. Зябко. Шает в буржуйке уголёк. Приплясывает Куганов... в чунях да солдатском тулупе - нянчится с досками. Из ай-фона с засраного пролетариями столика доносится жизнерадостное: "Ищ браухе кайнэн мильёнен..."
- Еще как браухе, - сердится Куганов. - Ещё как!
Поёт в трубе ветер. Надрывается полногрудая немецкая бестия с толстенькими ляжками. Куганов починяет буржуйку, думая о замёрзшем твороге с изюмом и сметаной. Его девочка далеко отсюда... Пьёт сок и кушает креветок размером с ладонь... Куганов слушает глупую нацистскую бабёнку с её фальшивыми заверениями в том, что ей не нужны миллионы, а нужна лишь музыка.
Вся соль в том, что Куганову как раз таки и нужны эти самые миллионы.
Помню, что мы с Колесовым немедленно занялись пивом, а все эти люди благоразумно не обращали на нас никакого внимания. Потом, когда наши с Сашкой две пятилитровки кончились, мы решили немного развлечься. Я пошел в кухню – потолковать с мамашей хозяина квартиры – бойкой пергидрольной бабёнкой, а Саша за каким-то хуем засунул свой медиатор подружке одного из здешних чуваков в декольте.
Девица была типичное гламурное кисо – вся в розовом, пухлые перламутровые губы на обожженном в солярии лице, очки британского лётчика… и отвратительное надуманное имя – Модин. Помню, разразился невероятный скандал и только слюнтяйство бой-френда этой самой Модин спасло лиричного Колесова от анальной расправы.
Мамаша была та еще. Гадала мне по руке, приговаривая: «Любишь ебаться, сынок. Вижу – любишь…», советовала не увлекаться пивом - «чтобы крепче стоял», а потом, блядь, ударилась в воспоминания. Рассказывала о своих подвигах, попойках с мальчиками в почившем ныне ресторане «Сибирь». - «За мою хитрость, - говорила она, - молодежь 70-х называла меня Лисой Алисой…».
А как ее звали на самом деле – хуй знает.