По материалам Газеты. ру

А куда деваться, таки приходится иногда смотреть советское ТВ. Советское – это первый и второй, и НТВ. И, наверно, еще какие-то? Все не охватишь.

Новое советское – как то старое советское. У нас тишь да благодать, а в «мире бесправия» – помните такой термин? – демонстранты бьют витрины. Вражеская земля начинается уже в Латвии, там чуть не революция. Это у нас показывается со сладострастием, такие как бы политические порнофильмы. А Греция, Греция! Благодарнейшая съемочная площадка. Бьют и жгут, роскошь, короче. Как, бывало: «Но не радует Рождество простых американцев». Замечательно у нас показывают, как израильская военщина мочит палестинцев. До боли знакомые кадры, может, те же самые, что снимали приехавшие в старые времена из СССР телеоператоры. Плачущие дети со жвачкой, с той разницей, что жвачка уже не вызывает эмоций, у нас ее тогда не было, а теперь завались. Хотя, надо сказать, плюрализма стало побольше, чем при Советах: теперь казенная пропаганда как бы позволяет своему зрителю жалеть не только палестинских детей, но и израильских.
Насчет иностранных зверств, когда полиция бьет демонстрантов: своих битых наши не показывают.

– Эк вы цензуру ввели! Весьма жесткую, – сказал я между делом знакомому казенному пропагандисту. Он обиделся:

– Какая цензура? Откуда? Ведь ты же про все узнал! Стало быть, нет цензуры.

При старом режиме я тоже много знал и узнавал, голоса же вещали. Но даже старые дубовые советские чекисты не брались врать, что у нас нет цензуры!

Да, иные люди потеряли стыд и чувство меры…

Вернулась и такая неприличная вещь, как «письма трудящихся». Теперешний их аналог – комменты к вывешенным в интернете текстам. Сидят какие-то тупые студенты школы КГБ и сочиняют пафосные ответы авторам статей. «Зачем вы тут живете, если так ненавидите эту страну? Если вы считаете русских быдлом?» – пишет какой-то бесстыжий двоечник, спрятавшийся под псевдонимом. Тявкает из подворотни. А такую тираду он вывалил на человека, который всего-то процитировал русского поэта: «Умом Россию не понять».
Вообще, хороший вопрос – можно ли какую-то страну понять исключительно одним только умом? Отключив чувства, обоняние, осязание? Вкусовые рецепторы? И не пожив в ней хоть какое-то время? Наверно, никакую страну нельзя понять одним только умом.

Комменты казенных агитаторов, жалких наймитов, помечены невидимой печатью: третий сорт. Их довольно часто разоблачают добросовестные пользователи интернета и издеваются над продажными писаками. Иные из спалившихся, кстати, тут же замолкают и уходят с форума – то ли совесть просыпается, то ли у них инструкция такая: в случае разоблачения застрелиться. Ну да ладно: не могут беглого генерала Калугина привезти в Москву в железной клетке, так пусть хоть записки пописывают.

Таких вот комментаторов становится, однако, все больше. И место для таких анонимных поклепов выделяют все новые и новые сетевые СМИ. Видно, не от хорошей жизни – им, скорей всего, звонят откуда надо и дают указания. Вот и сейчас очередной курсант, заступив на дежурство, вскинулся и принимается писать мне ответ: «Не нравится у нас – уезжай в свою Америку» и прочую чушь.

Хотя на самом деле – в последнее время, как начался кризис, появилось много позитива, который уместно было бы использовать для восхваления Кремля. Чего стоят одни только наши большие начальники, мелькающие в ящике! На их лицах теперь куда чаще встречаются простые человеческие чувства. А в глазах проскальзывают более или менее глубокие мысли. И это – вместо железных нот и стального блеска! Вместо самоуверенности – проблески рефлексии… Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Если так и дальше пойдет, то партия и правительство со дня на день объявят о принятии судьбоносного решения – закрыть программу строительства авианосцев. Если это случится, я буду рукоплескать, причем стоя, будто я истинный партиец на съезде, где делегаты истекают энтузиазмом и готовы лопнуть от лояльности, как газовые трубы при давлении в 80 атмосфер.

Ведь можно же, в принципе, хвалить начальство в какой-нибудь нестыдной форме. Почему у нас этим никто (редкие исключения не в счет) не занимается открыто и гласно, назвав свою фамилию и должность, показав свой портрет? Отчего множество людей высказывается в поддержку власти тайком, исподтишка, без всякого старания, лишь бы отбыть отбываловку? Странно… Отчего закрыты серьезные дискуссии? Не оттого ведь, что одна сторона боится проиграть другой, – я и мысли такой не допускаю. Просто у людей руки еще не дошли. Сейчас вот они там, на Старой площади, разгребут текучку, столько всего навалилось после каникул – и покажут нам, что такое настоящая красивая похвала, возвышенная и честная, непредвзятая и потрясающая, поднимающая рейтинг, – а то что-то стало падать доверие к руководителям, если, конечно, верить опросам общественного мнения.

Черепаха, бамбук, цветы. Подумай, каких букв не хватает?

Всю ночь снилась какая-то чушь. Будто бы в "диалоговском" сортире обосновалась женщина-редактор Шнайдер в компании с Димой и железным дровосеком. На все мои попытки войти эта троица реагировала криком: "По большому - ходить в отдел выпуска!"

К чему, спрашивается, могут быть такие сны?

Вперёд, друзья мои!Так в горе или в радости,
По злобе, по любви
Давайте делать гадости,
Вперед, друзья мои!

Мы в жизнь вступили чистыми,
В добро и правду верили,
Но лопались иллюзии, как пены пузыри.

А мимо люди бегали
И только маски меряли.
Их в этом лицемерии попробуй, разбери.

Запахла сказка тиною,
Продажны стали девушки,
В порядке откровения
Подносят нам эрзац.
Хоть раньше были первыми,
Теперь идем последними.
В потоке серых личностей
И нас ведут назад.

Ты вспомни сказку мамину,
Проветри помещение,
Слезами очищения попробуй-ка, заплачь.

Но только с пива запахом
Твои слезинки редкие.
Поток слюнотечения не остановит врач.

А гадость - штука вечная
И всем она положена,
И тем, кому за сорок лет,
И тем, кому за пять.

Так надо стать, наверное,
Врагами человечества
И жить необеспеченно,
Чтоб рано умирать.

Закончить отречение,
Забыв все изречения,
А на соседей мнение
Давно плювать тебе.

Так в горе или в радости,
В пороках нашей младости,
Давайте делать гадости,
Чтоб мстить своей судьбе!

Реальные прототипы довлатовского "Компромисса". Статья Даниила Смирнова для Научно-Культурологического журнала.

Знаменитая книга знаменитого Сергея Довлатова «Компромисс» написана в Таллине, где до сих пор живут и трудятся ее персонажи. Автор встретился с теми, кто стал и не стал героем этого произведения. Найти их оказалось несложно: многие в рассказах Довлатова предстали в забавных «позах» под собственными фамилиями. Многие из-за этого расстроились. Журналист попытался выяснить, что это - месть коллегам или биографическая точность?

Дмитрий Кленский: «Я ему ничего плохого не сделал!»

читать дальшеЖурналист Митя Кленский фигурирует в книге Довлатова под собственным именем и фамилией. Ныне Дмитрий Кленский - депутат Таллинской городской думы. Яростный социалист и политический романтик, в прошлом коллега Сергея Довлатова по газете «Советская Эстония». В наследие мировой литературы Дмитрий Кленский ворвался не с чем-нибудь, а... с триппером.
Вот как это было. В «Компромиссе девятом» женщина-ученый Тийна Кару со словами: «Ты единственный аморальный человек среди моих знакомых», просит Довлатова обучить ее технике секса. Он отказывается. Настойчивая дама подсказывает выход: «Есть же у тебя друзья-подонки?» В книге Сергей Довлатов выдает: «Сижу, думаю. Шаблинский, конечно, ас, но грубый, Розенштейн дачу строит, вконец обессилел. Гуляев - блондин. У Мити Кленского - триппер. Оська Чернов? Кажется, подходит. Застенчивый, пылкий брюнет. Правда, он скуповат, но это чепуха. На один раз сойдет».
И всего-то одна фраза, предложение из трех слов. Но вот он живой Дмитрий Кленский сидит напротив меня и, яростно жестикулируя, возмущается. Как будто все это написано вчера.
- Не понимаю, как можно использовать фамилию реального человека! Я даже не возмущен, а разочарован. Я считаю себя порядочным человеком. Я дал себе зарок, что не буду читать книгу, - негодовал Кленский.
Свою клятву он все-таки нарушил и книгу прочитал. Мало того, Дмитрий Кленский неожиданно сделал сенсационное признание в том, что он сам отчасти виноват в истории с триппером. Он вспомнил, как шел с молодой женой по центру Таллина и возле одной из гостиниц в центре города наткнулся на Довлатова. Будучи в веселом расположении духа, он поведал коллеге историю, как после свадебного путешествия в Прикарпатье, почувствовав неладное, отправился в венерологический диспансер, где разыгралась следующая сцена.
- Барышня меня спрашивает: «Ну, и что у вас за жалобы?»
- Подозрения, - говорю.
- На что?
- На это самое!
- Ну и как вы это подхватили?
- В самолете!
- О! В самолете - это у нас первый случай, - развеселилась доктор.
Кленский все еще серьезен. А мне уже невмоготу. Слезы наворачиваются на глаза. Сил сохранять участливое выражение лица совсем не остается. Хохот рвется наружу.
- Естественно, у меня ничего не обнаружили, - резюмировал Кленский.
А в диспансере его поразили два огромных стеллажа с картотеками. Тот, что побольше, принадлежал рыбному флоту Советской Эстонии, а картотека поменьше - морскому пароходству.
- Моряки! Вот же их основной контингент! - словно в доказательство своей невиновности возопил Кленский.
После выхода «Компромисса» Дмитрия Кленского долго еще донимали триппером как политические оппоненты, так и эстонские журналисты. Один журналист писал: «Чего этот Кленский возмущается? Да кто в те годы не болел триппером? Все нормальные мужики прошли через это».
- То, что кто-то прошел через «это», это его личное дело. Но при чем тут я? - недоумевал Кленский. - Связывать эту болезнь с именем реального человека - непорядочно. Причем я Довлатову лично ничего плохого не делал.
Больше всего обостренное чувство справедливости Дмитрия Кленского оскорбило то, что в книге одни люди выступают под своими фамилиями, а другие - под псевдонимами. В этом он видит предвзятость автора.
- Своего друга Мишу Рогинского он пожалел. В «Компромиссах» он фигурирует под фамилией Шаблинский, - пожаловался Кленский.
По большому счету Дмитрий Кленский на Сергея Довлатова зла не держит. Он поведал, что Сергей Донатович был человеком откровенным, добрым, умным и большим философом. А в доказательство он привел такой случай из собственной жизни.
- Когда умер Сальвадор Альенде, я выбежал в коридор и поднял крик. А навстречу мне Довлатов идет, здоровенный, как Маяковский. Он закрывал собой весь коридорный проем. Не скажу, что у нас в редакции коридор был маленький, но когда по нему шел Довлатов, всем казалось, что они находятся в подводной лодке. И вот он перегораживает мне дорогу и так спокойно говорит: «Кленский, ну чего ты шумишь? Ну и что, что убили Сальвадора Альенде? У тебя в стране каждый день кого-то убивают, но ты так же почему-то не шумишь».
После довлатовской речи Кленский задумался: «И действительно! Чего это я?»
Образ Мити Кленского собран как минимум из трех человек. У Довлатова так: «Далее фигурирует Митя Кленский, его тоже легко узнать. Пристрастие к анодированным зажимам для галстука и толстым мундштукам из фальшивого янтаря снискали ему широкую известность».
- Я знаю этого человека, о котором идет речь, но это не я, - доказывал Дмитрий Кленский, словно его уличили в чем-то гораздо худшем, нежели триппер.
Кленский у Довлатова мил и непосредствен, как и большинство его персонажей. Но для того, чтобы жить в этой роли, требуется мужество.

Владимир Вельман: «Я был ему неинтересен»

Бывший журналист газеты «Молодежь Эстонии» Владимир Вельман не стал героем «Компромиссов», чему несказанно рад. Ныне Вельман депутат эстонского парламента, а в годы своей молодости трудился репортером в «Молодежи Эстонии», где и познакомился с Сергеем Довлатовым.
Первое, что он сказал по телефону, было:
- Только учтите, у меня к Довлатову неоднозначное отношение и дифирамбы я ему петь не буду.
Но мы и так уже поняли, что счастливых героев «Компромиссов» нам вряд ли удастся найти.
К Довлатову Владимир Вельман строг, но отдает ему должное.
- Сразу чувствовалось, что он непростой человек. Он опирался на что-то внутри себя и ощущал себя довольно уверенно. Мог и наступить, так что косточки трещали, - сказал Владимир Вельман.
С профессиональной точки зрения Вельман оценил Довлатова после того, как тот написал блестящее эссе об американском пианисте, который приехал в Таллин.
- Прочитав его, я понял, что для него журналистика - это такой переходный этап. Но в то же время я его не воспринимаю как писателя. Считаю, что он блестящий литератор.
Неоднозначное отношение Вельмана к Довлатову основано, как он говорит, на конкретных вещах:
- Взять нашего редактора Туронка. Помните, как он о нем презрительно-снисходительно отозвался? Как много и ехидно написал о прорехе на его брюках? Я знаю наверняка, что Туронок защитил Довлатова перед ЦК и взял его на работу. Это несмотря на то, что его предупреждали, чтобы он этого не делал. Такая неблагодарность меня коробит. Туронок был очень добрым и заботливым человеком. Не говоря уже о том, что Довлатов перепутал фамилии двух сотрудников газеты, одного из которых представил стукачом КГБ. Можно только представить, что чувствовал этот человек после выхода книги.
В одном из своих писем из США гражданской жене в Таллине Тамаре Зибуновой Довлатов пишет: «Как поживает увековеченный мной Генрих Францевич? Скажи ему: главное - впереди».
Вообще Туронок - это одна из самых колоритных личностей в «Компромиссе». Чего стоит только момент, когда он послал Довлатова в роддом для того, чтобы написать о 400-тысячном жителе Таллина. А родился чернокожий мальчик.
«Довлатов, - исполненным муки голосом произнес Туронок, - Довлатов, я вас уволю... За попытки дискредитировать все самое лучшее... Оставьте в покое своего засранного эфиопа! Дождитесь нормального - вы слышите меня? - нормального человеческого ребенка!..» Генрих Францевич Туронок не понял довлатовского юмора и, как утверждает Владимир Вельман, очень переживал этот момент и даже уехал из Таллина.
- Как вы думаете, а почему вы не попали в «Компромисс»? - поинтересовались мы у Владимира Вельмана.
- Наверно, я для него был слишком молодым и не обладал характерными чертами. Журналист я был еще начинающий и не мог быть интересен Довлатову даже по уровню мастерства, - предположил депутат эстонского парламента.

Цитаты Сергея Довлатова:
- " Вполне сознаю, что аморальным может быть автор, в данном случае - я, - писал Довлатов Тамаре Зибуновой, своей гражданской жене. - Я... признаю, что дал... волю своим обидам и чувству мстительности в отношении многих реальных лиц ".
- " Мне очень жаль, если я кого-то обидел".

Естественно, что журналистское расследование продолжилось встречей с Тамарой Зибуновой. О Сергее Довлатове она рассказывает интересно, без придыхания, но с некоторой долей снисходительности. Так обычно говорят о непослушных, но очень способных детях.

- Мы познакомились в одной компании в Ленинграде. Никакого впечатления на меня он тогда не произвел. Помню, выпивший и большой, - начала свой рассказ Тамара.
Лишившись работы в Ленинграде, и, разведясь с женой Еленой, Довлатов сел на попутку и отправился в Таллин. Здесь у него были друзья-журналисты Михаил Рогинский и Виталий Репецкий. Словом, ему было где остановиться, но он вспомнил о милой хрупкой блондинке, с которой познакомился в Ленинграде. Он вышел из машины, подошел к телефонной будке и набрал номер Тамары.
- Мне он сказал, что ему негде ночевать. Два телефона знакомых не отвечают, и у кого-то, с кем мы были в одной компании, он взял мой телефон. И лишь когда эстонцы сняли про Довлатова фильм «Интимный город», я узнала о том, о чем много лет даже не подозревала. Оказалось, что он приехал на попутной машине с Виталием Репецким, попросил подождать его у автомата, пояснив, что если все пройдет удачно, то к нему ночевать он не поедет.
Довлатов обосновался у Тамары и всем своим видом показывал, что съезжать не собирается. Пытался ухаживать и выпивал.
- Сергей был человеком обаятельным и безумно сложным, но он не был героем моего романа, - рассказывает Тамара. - Я была просто в трансе: он поставил меня в дурацкое положение. Выбор у меня был небольшой: или вызывать милицию и выселить Довлатова, или завести с ним роман.
Милиции Тамара предпочла вялотекущий роман. Сейчас на доме, где она жила с писателем, висит памятная табличка «Сергей Довлатов. Русский писатель жил в этом доме 1972-1975».
Она никогда не знала, какой сюжет разыграется у нее дома с утра. Будет ли она сегодня декабристкой, или сытой дочерью полковника.
- Он жил в литературе. Это была основная часть его жизни. И отношение ко мне зависело от того, какой он выбрал сегодня сюжет. У него они вечно были разные: то он бедный, несчастный, мать с отцом развелась, жили на маленькие деньги, и он начинал его раскручивать, искать оправдание своим поступкам, то я была подругой декабриста. Он меня буквально гипнотизировал. Рассказчик он был даже более яркий, чем писатель, и слушать его было во многом гораздо интересней, чем читать, - утверждает Тамара.
Прежде чем Довлатова взяли в газету «Моряк Эстонии», он работал в кочегарке. В те далекие советские годы в котельные уходила трудиться опальная интеллигенция. Кроме того, что истопники обеспечивали теплом простых советских граждан, они еще размножали произведения Солженицына.
- Таллин - город маленький, русским редактором в издательстве «Ээсти Раамат» была жена моего приятеля. Он показал ей какие-то свои рассказы, и она решила его публиковать. Пока эта книжка готовилась, Сережа очень редко пил. Больше всего на свете он любил работать, даже не общаться.
- О Довлатове ходит такая байка, будто у него слова в предложении никогда не начинаются на одну и ту же букву. И ведь это действительно так. Почему?
- Его раздражало, если два слова подряд начинались на одну букву. Если он обнаруживал такой «дефект», то тут же его вытравливал. Один и тот же рассказ он мог перепечатывать по десять раз. Он переписывал абсолютно все свои произведения. К языку у Сережи были очень жесткие требования.
Работая в газете «Советская Эстония», Сергей Довлатов очень любил прогуляться с фотографом по городу. Он сам придумал рубрику «Гости Таллина». И если вначале в ней были реальные гости, то потом зачастили выдуманные персонажи.
- Он не был журналистом. Он просто рассматривал газету, как возможность заработать на жизнь.
Своим мастерским пером он многим помог пробиться в жизни.
- Из Ленинграда в Таллин приехал художник, ученик Шемякина, хотел куда-то пристроиться. Переночевал у нас. Сережа написал о нем заметку в «Советскую Эстонию», сделал разворот в «Молодежке». Ученик Шемякина взял его статьи и отправился в Союз художников. В результате ему дали мастерскую.
Время от времени Довлатов впадал в тяжелое, беспросветное пьянство. Но, по утверждению Тамары, в Таллине он пил реже, нежели в Ленинграде, потому что здесь была работа, надежда, что в издательстве увидит свет книга «Пять углов».
- В Ленинграде Лена и Нора Сергеевна не давали ему возможности пьяным прийти домой. Выгоняли. И тогда у него начиналась черная пьянка, по две недели. Моя же мама его бульоном и манной кашей после запоя откармливала.
Поскольку опьянение по сути своей состояние весьма курьезное, то периодически Довлатов попадал в разные истории.
- Однажды позвонила дамочка и говорит: «Сереже плохо, не могли бы вы его забрать?» - «Я? Забрать?» Через минуту она позвонила снова: «А можно привезти?» - «А вот привезти можно», - со смехом вспоминает Тамара.
Отмечая день рождения дочери Александры, писатель чуть не утонул в городском фонтане.
- Пока я была в роддоме, он ежедневно отмечал рождение Саши. Моя мать приходила каждый день и убирала квартиру. Наутро история повторялась. Потом она поняла, что одного его дома оставлять нельзя, и забрала к себе. Ушла на работу к восьми вечера и строго наказала мужу: не смей его выпускать. А Довлатов сказал, что ему нужно позвонить, и был таков. На второй день она унесла его брюки на работу. Потом Довлатов чуть не утонул в фонтане. Он сел пьяный на его край, сидел, смотрел в окна роддома и перекувыркнулся. Хорошо, что мать с дедом пришли и его вытащили. Меня долго не хотели выписывать, врач говорил, что видел моего мужа, поэтому мне пока нельзя отсюда выходить. Я говорила: «Доктор, мне как раз надо, чтобы все это прекратить», - вспоминает Тамара.
Довлатову всю жизнь безумно хотелось быть благополучным. Он вырос в Ленинграде, родители его рано развелись. Лето он проводил на чужой даче, в роли бедного родственника. Неблагополучие и плохое материальное положение очень действовали на него.
- Это ощущение неполноценности у него осталось. Он на меня иногда кричал и упрекал в том, что я выросла в полной семье, нигде не прибеднялась, меня никуда не пристраивали. Ему безумно хотелось быть благополучным. Но в силу того, что он художник, это ему не удавалось. Он мне не раз писал и говорил: как я счастлив в твоем доме, такой порядок. Утренний кофе, спокойная первая сигарета, всегда самовар на столе, салфетки. Едим не на кухне, а в комнате.
Однако долго находиться в комнате Довлатов не мог. Срывался. Ему были просто необходимы другие впечатления. Он легко и быстро находил общий язык с представителями самого дна. С одной стороны это была почва для творчества, с другой - личная трагедия.
- В нашем доме был магазин, винный, и все его там знали и обожали. Довлатов в запое - это портвейн во дворе или посиделки с мужиками на складе. Он им байки рассказывал, они его слушали, раскрыв рот. Довлатова местные алкаши просто боготворили.

Перед нами лежит практически готовая к публикации книга «Пять углов». Сегодня это раритет. В те годы она прошла две корректуры и должна была пойти в тираж в издательстве «Ээсти Раамат». Эта книга - невольное доказательство изощренного издевательства системы над Сергеем Довлатовым. Ведь многие понимали, что стоит книге появиться в магазинах, как писатель проснется знаменитым. И тогда «по просьбам трудящихся» придется публиковать другие произведения автора, принять его в Союз писателей. Похоже, что эта идея кому-то очень не нравилась.
- Я никогда не сомневалась, что его опубликуют, и он станет известным. Но были люди из его окружения, которые честно говорили: «Не мог даже предположить, что Довлатов станет так знаменит и почитаем», - говорит Тамара. - В августе 1978-го он уехал в США, но весь 1978 год продолжалась бесконечная травля. Его пытались посадить, спровоцировать, КГБ искал различного рода свидетельства. Даже меня пытались использовать в качестве свидетеля. Мол, хулиганит, пьянствует. Потрепали мне нервы. Но у меня была позиция. Дескать, я сама заинтересована в том, чтобы он уехал. Если он будет здесь жить, то все время будет вмешиваться в мою жизнь. Во-вторых, зачем мне надо, чтобы отец моей дочери сидел?

Михаил Рогинский (у Довлатова - Миша Шаблинский - спецкор "Советской Эстонии") в интервью Михаилу Веллеру:

В 1975 году "Ленинградская правда" вышла с огромным разворотом, посвящённым ленинскому субботнику 22 апреля. И вот в одном углу фотография: какой-то мусор, носилки, какие-то ребята с лопатами и странная подпись под клише: "Зверства португальских колонизаторов в Анголе". Зато на третьей полосе фотография: на фоне джунглей двое белозубых ребят в распахнутом камуфляже, обвешанные оружием, держат каждый в руке по отрезанной чёрной голове. Подпись под клише: "Ударно потрудились сегодня парни с "Электросилы". Вот за это главный редактор вылетел из партии, с работы, лёг в больницу с инфарктом.

Всё! Нахуй! Балет и керамика! Третий день уже кушаю пирацетам, а всё без толку. Сегодня вот матэ купил. Пью матэ из трубочки. С лимоном. Пельмени, опять же, кушаю с сыром. Читаю "Ангелов опустошения" и сплю. Пришел сегодня с игрушек - в компьютере играют товарищи из НОМа, а я помню, что с утра никаких НОМов не было, а был Игги Поп. Один, блядь, Игги был - и это, совершенно точно.

Постоял перед монитором в задумчивости, и так ничего и не придумал. Что же это такое могло быть - отчего из плей-листа Поп исчез, а появился вдруг НОМ? Никого ведь дома не было, и быть не могло.
Тут еще девочка Яна, вечно прикрывающая щляпой лицо, со своими бессмысленными вопросами про группу "Апельсин" и Пелевина...

Достал из носка деньги, пересчитал - 450 рублей. Пельменей полный холодильник, на верхней полочке здоровый кусок форели. А я, знаете ли, весьма охоч до форели и пельменей. Странно, но не хочется спать - это, вероятно, на меня так ноотропил действует. В голове колом стоят мысли. Вроде того, что взять и опоить Юлию Игоревну... Я боюсь спать, боюсь темноты. Мне странно чувствовать себя в этом спальном мешке под гирляндами, шевелящимся под Suite from Anna Magdalena by J. S. Bach.

Во всех комнатах я зажег свет, в который раз нюхаю табак и пишу Жуку в аську разную чепуху - только бы не идти спать.

Бляяяяя...... вы как хотите, а я встаю на профилактику!

Спят. Все спят. Я подливаю пепси-колу в ром...