на заметку от willie_wonka

Валера!!!

В Петрограде/Ленинграде наиболее хулиганским районом считалась Лиговка (где находилось, в частности, пресловутое ГОП - Городское общежитие пролетариата, давшее название гопникам), на самой же Лиговке наиболее знаменит был район Чубарова (ныне Транспортного) переулка, где группировалась шайка «чубаровцев». Вслед за чубаровцами по степени известности шли «пряжкинская» группировка (район реки Пряжки), «покровская» (район нынешней пл. Тургенева) группа со «Светлой ленты» (район кинотеатра «Баррикада»).

В 1925 г. "Красная звезда" так описывала "специализацию" ленинградских хулиганских группировок: "Охтенские бьют стекла, срывают вывески, выворачивают фонари, мажут говном ворота и стены. Гаванпольские нападают на прохожих. Балтийские специализируются на собачонках и кошках, которых подвешивают к окнам, чтобы пищали, и на преследовании подростков. В районе Литейного моста по ночам ревут и рвут трудящихся на части бандиты некоего Куганова..."

НИКОЛАЙ АНДРЕИЧ

Плыл вечер. За стеной комнаты номер три громко зевала старуха. Николай Андреевич лежал на полу, укрытый синим, в мелкую клетку, одеялом, и чесался… Я думаю, - почесываясь, сказал Николай Андреевич, - что главный вопрос человеческого существования состоит в условности разделения живой и неживой природы…
В постепенной энтропизации Вселенной, можно так сказать… Относительности интерсубъективного пространства...

Николай Андреевич замолчал и прислушался… За стеной путанно матерились…

Он приподнялся на бледных тонких руках и дернул веревочку торшера.

- А пизда у всех одинаковая, - мрачно подумал Николай Андреевич, засыпая.

Лисица имеет норы, и птицы имеют небо и звезды. Куганову же негде приклонить голову...

Капель в купеческом городе Т .. когда приходила весна, у рабкора Куганова напрочь сносило крышу. Точнее - он чувствовал приход весны заранее, она отражалась в его глазах потаенным страхом перед грядущей неизвестностью. Было видно, что весна, как ведьма, еще не появившись, уже начинала вытягивать из него всю душу, делая его беспокойным, почти невменяемым и глухим к любым словам... Обычно Куганов успевал доработать до февраля-марта, в апреле его уже никто не видел...Он либо запирался у себя в Северске за глухими ставнями, настрого приказав жене никого не принимать. Либо просто исчезал прямо с какой-нибудь вечеринки, и объявлялся уже на вокзале где-то в Костроме, рассылая оттуда восторженные телеграммы друзьям, где писал о вольном воздухе странствий, утренней росе на обочине бесконечной дороги и освежающем влиянии голода на его душевные силы.

Пишет  K_von_KensKoff:

Моя Борьба и Просьба
…весна еще только набирала свои силы, еще серело небо, набухая близкими дождями. Качали еще голые ветки, противно скрежеща по мокреющим крышам правительственных зданий за краснокирпичным забором, так и не разобранном для строительства нового пролетарского завода "Красная кушетка". Репетировали ранние птахи по стрехам старых домов в прокопченных переулках, где, уже вторя им, грохотали будильнички РВС фабрики им.Куганова, и рабочие семьи, сменяя друг друга, бодро выстраивались в сознательную очередность до санузла и кухонной. Уже безастоновочно прикипали одни за другими кастрюли и чайники.
В одной из таких квартирок, доставшимся еще от старого режима новому пролетарскому племени, проснулся и завращал сонно, но энергично зрачками красный пилот стаглинской авиации Веремеев. Он бодро и споро вскочил с чахоточной кроватки, хотел было выскочить на балкон и курнуть, но, автоматически глянув на китайский, видавший виды ручной хронометр, решил, что мечтать некогда. Выглянув в общественный коридор, вдоль стен котрого тянулась бесконечная очередь до сортира, он скрылся в своей законной комнатухе, окунулся в пропотевшую гимнастерку выцветшего песочного цвета, потом натянул галифе, сапожки и, с сожалением глянув на кусок недоеденной с вечера буженины, выдвинулся из комнаты. Чуть не пролетев с разбитых ступеней лишний лестничный пролет, он оказался на сумрачной утренней улице и только здесь, зайдя за первый же трухлявый сарайчик, отлил с превеликим удовольствием накопившуюся за ночь жидкость.

URL записи

СЛУЧАЙ НА ПРИСТАНИ

В субботу все собрались на пристани - ехать на острова. Весь месяц работали ударно - вся редакция. Корпели до первых петухов. Пыхтели корректорши. Возились над изувеченными правкой полосами ответственные секретари Гринько и Малявин. Въедливый мэтр Желябин строчил блиц-репортажи с заседаний городской Думы. И даже разгильдяй Куликов, и тот проявил известное рвение в этом общем, до блевоты, деле...

К половине десятого утра спустился к реке поддатый Куликов. Гринько с Малявиным пришли чуть позже. Прибыл на мопеде железный мэтр Желябин, и следом за ним главный редактор газеты "Бремя мира" - Елизавета Андреевна Шнайдер. Полногрудая нимфа из рекламного отдела Женя Аникеева явилась последней.

Катер, томный белогрудый красавец - собственность мэра города Николая Ивановича Гунох-Смарковского, еще с вечера стоял у причала. С шумом и гиканьем занесли на борт бутылки. Механик и матрос в линялых, цвета циан, спецовках и гюйсах, курили, облокотившись на леера. Отдали швартовый.

Бронебойный Желябин был единственный на борту, кто завязал. Поев бутербродов с икрой, он никому ничего не сказав, тихо ушел на корму. Там он достал табак, трубку - курил и смотрел, как бежит от винтов белая, похожая на шампанские струи, пена. Когда кончилась водка, от коллектива отделился Гринько, который заперся с механиком в рубке и до самого возвращения не откликался. Тогда Малявин сбегал за вином в кают-компанию, и пьянка продолжилась. Между Попадейкиным и Беличьей косой задумчивый маргинал Куликов, пишущий в рубриках "чтобы помнили" и "былое", увлек нимфу Аникееву за собой на нижнюю палубу, в гальюн.

Розовощекий хулиган Малявин заливисто смеялся, одаривая редакторшу "бремени" причудливыми комплиментами. Желябин разглядывал чаек. Куликов, осененный невидимой задницей мэра Гунох-Смарковского, подолгу бывавшего здесь в минуты отдохновений, настойчиво овладевал опьяневшей Аникеевой...

Кончив, Куликов застегнулся и, бодро вышагивая, направился вверх по лестнице на корму. Аникеева, вытирая туалетной бумагой лицо, поспешила за Куликовым. Желябин сидел на корточках и плевал в воду. "Пусть сама, сука пишет… ", - мрачно сказал Желябин, завидев ребят, и добавил еще пару метких фраз, очерняющих образ редактора. Пиво заканчивалось. Катер развернулся и пошел обратно в город курсом зюйд-вест.

Пришвартовавшись, судно еще какое-то время болталось у пристани - выносили осовевшего Малявина. Куликов, шел по трапу, запрокинув голову. В руке у него был стакан. Перебирая ногами, Куликов быстро-быстро глотал найденную где-то водку. Лежащий на мостике капитан, был похож на пьяного Желябина. Желябин шел последним. В штормовке, с трубкой во рту, он походил на капитана.

Женя Аникеева подошла к толстожопой редакторше Шнайдер и рассказала ей все, что слышала за нее на корме, в гальюне и в половине пятого утра в редакции, когда доверстывалась последняя полоса. Елизавета Андреевна нахмурилась и подозвала к себе спустившегося на пристань мэтра Желябина... Через год железного мэтра не стало. Какое-то время его портрет и трубка лежали еще на бывшем желябинском столе, а после и они исчезли неведомо куда.

В то же время, пока я пребывал в местном гестапо, где мне шьют дело, в Северске вышел из тюрьмы Ваня К.. Иван отбывал 10 суток за хулиганство. В магазине он стоял за джинсами, его кто-то толкнул, Иван развернулся и выбросил обидчика из очереди в витрины. Раздался грохот, звонкие крики продавщиц... Джинсы он таки купить успел - так в них и поехал в тюрьму.

Как-то на пятые сутки он не выдержал и попросился на работу - чистить снег, чтобы хоть небо увидеть (в камере не было окон). Вместо лопаты Ивану дали лом, и кидать снег пришлось ломом.